Фараоново племя. Рассказы и сказки - Ника Батхен

Я раскрылся, он, как муха на сало, вперед полетел – и тут я ему подсечку-то и закатил. И сам сверху на спину норовлю. Он-то шустрый, да легкий, а мои девяносто кило поди скинь. Давлю его к ковру со всех сил, аж нога скользит – я босиком вышел. И вдруг – встает клоун. Со мной на спине встает. Ррраз – и уже я на ковре лежу, дурак дураком, а рыжий у меня на груди сидит и плюхами угощает. Словно куски льда в морду вколачивает. В глазах у меня потемнело, ещё чуть-чуть и сознание потеряю. И тут Михал Юрич как ангел над нами рисуется – все, расходимся товарищи, первая схватка закончена. Победа в схватке присуждается… кому её присудить-то? «Мне!» – смеется рыжий. Смех у него неприятный, как ножом по стеклу. «А по имени-отчеству вас как?» «А неважно». И ускакал в свой угол.

Во второй схватке я ещё осторожней пошел плясать. Учитесь, пока я жив – самое главное в бою силы беречь, чтобы одним ударом их выложить. Особенно если немного сил-то… Сделал круг рыжий и с места меня ногой – жах под ребра. Я ему ногу перехватил, чтобы бросить, он выворачиваться пошел. Спиной чувствую – зал орет, свистит, хлопает, аж кипит от восторга. Глядь – а рыжий свой сустав рвет, словно боли не чует, колено выкрутил как кузнечик – ушел. И тут же меня через спину бросил, сам навалился, болевой на руку норовит закатить. Я в захват «треугольником», ногами шею ему охватил, душу. А ему хоть бы хны – даже щеки не покраснели. Лезет и лезет, сволочь, глазами блестит, улыбается сладенько – так бы и вбил гада. Понимаю, что злит он меня специально. Выхожу из захвата, бросаю его, держу – и тут снова Михал Юрич над нами. «Один-два-три…». Чувствую, рыжий уходит – и тут у него куртка развязывается. Все, вторая схватка кончилась. Стою в углу, вдохи считаю, чувствую – колени трясутся, руки свинцом налиты, дыхалку перехватило, во рту кровищи полно – словно целый день дрался. Не взять мне клоуна силой, никак не взять. И такая меня горечь одолела – этот поганец, этот хихикающий убивец надо мной, Николаем Подгорным, куражится будет, что меня взял и учеников моих взял, как щенков. И судачить пойдут, вот как ты, дружок, давеча, мол, победу купил клоун, за баксы продался старик Подгорный. Хоть стреляйся потом… Дай-ка выпить, сынок! Знаю, у тебя есть.

Смущенный донельзя Санек достал откуда-то из большой сумки маленькую, прячущуюся в ладони фляжку. Тренер сделал большой глоток, охнул и вытер рот.

– Смачно. Перцу переложил, с медом поскупился, а так дюже смачно.

– А дальше что было, Николай Иваныч? Кто победил? – подал голос Гриня.

– Дед Пихто, – ухмыльнулся тренер. – Стариков надо слушать, да и своим умом жить. Вспомнил я, что мой учитель, Симон Бурячек – а он в свое время у Харлампиева поучиться успел, рассказывал. Мол, когда фашисты Киев взяли, жил там одесский борец Ефим Дуконя – и наших и ненаших, всех клал, что на арене что на стадионе. И решили фашисты вроде как матч устроить. Взяли своего Ганса, мастера по французской борьбе, взяли Ефима, жителей в цирк нагнали. И сказали – мол, покалечишь, красная сволочь, нашего бойца, уронишь его – расстреляем. А Ефим не из тех был, кого напугать можно. Вышел он бороться – и давай так бой вертеть, что Ганс об свои же приемы падал, сам себя, получается, оземь бросал. Раз упал на спину, два упал, три упал, на четвертый раз за ковер выкатился и назад идти отказался. Делать нечего, присудили Ефиму победу.

– А потом? – спросил Гриня.

– Суп с котом. Расстреляли. Слышу: «бой» кричит Михал Юрич. Выхожу так неспешно. А рыжий скачет, захват проводит, меня за шею взять хочет. Ну я и подмогнул – пригнулся (спина-то широкая), довел движение – он и вылетел с ковра, как миленький. Сам себе поражение сляпал. По правилам, спрашиваю? Все тебе, гражданин дорогой по правилам? Будешь ещё людям деньги совать, к моим ученикам подкатываться – с землей смешаю! А он молчит. И зал молчит, как опустел. Глянул я – а клоун белый, как смерть стал, глаза раскрыл и не дышит. Испугаться не успел – вонь пошла. Чуял кто, как лежалая падаль пахнет? Оно и было, только раз в двадцать сильнее. Я-то не евший был, а Михал Юрич успел поужинать, ему хуже пришлось – стравил ужин и бац в партер отдохнуть. Там где клоун лежал, туча мух собралась вдруг, тело червями вскипело. Я «Отче наш» вспоминаю, а у самого зуб на зуб не попадает. Черви схлынули, косточки проступили, череп показался, чистенький, словно сахарный. Ухмыльнулся в последний раз, челюстью клацнул – и рассыпался прахом. Тут у меня сердце-то и захолонуло. Думал, инфаркт. Обошлось. Врач укол в пятую точку поставил, велел не нервничать – и конец. Теперь всё поняли?

Тренер обвел взглядом примолкших «мальчиков», кто-то смотрел на учителя с восторгом, кто-то недоверчиво хмурился, кто-то прятал глаза.

– Добро. Кому охота гадайте – в самом деле оно было или я вам, дружочки, сказку на ночь решил рассказать. Вроде байки от Миямото Мусаси – жил когда-то такой японец, горазд болтать был. Эх, вы, мальчишки… Спать всем!

Не обращая внимания на шушуканье парней, тренер отлучился в конец вагона, вернулся в спортивных штанах и белой футболке, принял три разных таблетки, запивая каждую коротким глотком воды, лег и спустя пару минут захрапел – тяжело, с присвистом. Кто-то из «мальчиков» – кажется Илья – бережно поправил на старике одеяло.

Я отвернулась к окну, прокручивая в памяти услышанное. Байка выглядела занятно, стоило запомнить её, записать, а потом и собрать рассказ. Пусть читатель гадает – был ли на самом деле рыжий клоун, умер ли он или не жил никогда. Закрутить бы финал… не успев додумать, я задремала почти мгновенно – мерный стук вагонных колес, наконец, допел колыбельную.

Видимо поэтому проспала и окончательно открыла глаза, когда поезд медленно тормозя подъезжал к перрону. Команда самбистов уже толпилась у выхода, могучий Шурик нес сумку тренера, Илья и ещё один парень поддерживали его самого. Остального я не отследила, лихорадочно запихивая в рюкзак пожитки.

Первое ощущение от суетливой вокзальной площади – сытный запах, словно врезаешься носом в душистый, час назад испеченный пирог. Я обожала увесистые плюшки и посыпанные мукой паляницы, которые продавали сдобные бабоньки в киоске у вокзального рыночка. И е не удержалась, как голодная девочка вонзила зубы в хрустящую корку. Приметы дороги хранились в памяти, словно колода заигранных карт, на которых выучена каждая черточка – круглая площадь, маленький мостик, а за ним совсем рядом – уже цветущий Ботанический сад. Удержаться от удовольствия полюбоваться отмытой до блеска утренней зеленью и набрякшими, грузными стволами старых каштанов, я не смогла. И с полчаса перечерчивала шагами дорожки, вспоминая, как ходила здесь за руку с чудным юношей, как нежны были его губы и настойчивы пальцы… молодость, молодость. Завершив обход _наших_ тропинок, я собралась было на Бульвар и в окрестные улочки – снять шляпу перед бронзовым памятником, насладиться пышным модерном фасадов. Но увы – настырный звонок мобильного напомнил, что в четыре начинается фестиваль. Меня ждала маленькая гостиница. Не теряя времени, я заселилась в номер, пахнущий свежими простынями, сполоснулась с дороги, бросила вещи в голодные двери шкафа, и, уже завязывая шнурки, услышала стук в дверь.

Незнакомый, рыжекудрый мужчина в клетчатом костюме и желтых носках, бесстыже маячащих над штиблетами не стал тратить время на реверансы.

– Анжелика, вас так зовут?

– Да, – согласилась я, хотя так меня не называли с детства.

Рыжекудрый склонился в нарочитом поклоне, норовя поцеловать мне ручку. Я увернулась. Он преувеличенно широко улыбнулся.

– Позвольте отрекомендоваться – писатель Сушкин. У меня к вам, прекрасная Анжелика, одно пустячное дельце. Понимаете, мне чертовски необходимо серебряное перо. В смысле первое место конкурса.

– Вы шутите? – раздраженно поинтересовалась я. – К сожалению, не смешно.

Выразительная физиономия рыжего скривилась.

– Что вы! Я человек состоятельный и готов заплатить за него любые деньги. Любые разумные деньги, конечно же. Постарайтесь выступить скромно, без особых изысков – и вашему гонорару позавидуют даже в Москве. Устроит?

Словно из воздуха в пальцах клетчатого возникла упругая пачка зеленых бумажек, украшенных брюзгливой физиономией Франклина.

– Не отвечайте сразу, мадемуазель! Все знают – в литературных играх не существует правил, все места давно куплены, проданы и подсужены. Я всего лишь хочу подстраховаться от возможных проблем, а заодно дам заработать приличному человеку. Встретимся вечером, дорогая моя! Адью!

Дверь захлопнулась. Я выругалась, витиевато и зло. Так меня не оскорбляли с тех пор, как мне было семнадцать и Лешка Японец, наглый гаденыш, обозвал меня шлюхой. Он отделался чашкой кофе в физиономию. Этот клетчатый клоун определенно заслужил большего. Я задумалась, не позвонить ли в издательство, рассказать о причудах товарища конкурсанта. Даже набрала номер, но, услышав гудок «занято» не стала перезванивать. Зерно истины в словах рыжего визитера определенно было – премии в нашем ремесле присуждались самым парадоксальным образом, и ни малейших иллюзий по поводу никто кроме наивных новичков не испытывал. Случалось, и покупали призы и проталкивали своих, и валили перспективные вещи. Ходила байка, как один ушлый автор получил «цацку» потому, что поставил всему фестивалю пару ящиков коньяка. Почему бы и мне не заработать деньжаток, раз они сами пришли в руки? Наверняка все уже решено, и имя победителя изящной гравировкой украшает серебряное перышко. …Мы подпишем союз и айда в стремена и ещё чуток погрешим…